Путеводная звезда [= И нет любви иной...] - Анастасия Дробина

– Что сказать Митро?

– Я сама ему все скажу. А теперь ступайте. Не бойтесь, я не заблужусь. Вон, видно отсюда, – гостиница светится… Идите, Сергей Александрович. И не держите зла. Дороже вас у меня человека нету. Кто же знал, что так судьба раскинет…

Князь хотел было что-то сказать, но, взглянув на Настю, лишь молча кивнул и шагнул в темноту. Когда его шаги стихли, Настя оперлась на парапет набережной. Несколько минут стояла с закрытыми глазами. Внизу чуть слышно, вкрадчиво дышало море. Кроны деревьев тихо шелестели, ночная птица умолкла, луна уползла за маяк, и серебристая дорожка, бегущая по воде, растаяла. В наступившей темноте Настя выпрямилась, накинула шаль на голову и медленно пошла вдоль пустой набережной к гостинице.

Утром Настя проснулась от того, что кто-то со всей мочи дубасил кулаком в дверь.

– Кому неймется-то? – пробормотала она, отводя с лица распустившиеся волосы. – Кто там?

Из-за двери ответили – кто.

– А чего ты так кричишь? Входи. Нет, подожди немного, я…

Настя не договорила. Дверь разверзлась, и на пороге, как карающий серафим, вырос Митро. Было очевидно, что он сам недавно с постели, рубаха его была застегнута кое-как, волосы взлохмачены. В руках он держал скомканный лист бумаги.

– Это что такое, чертова кукла?! – завопил он, врываясь в комнату и размахивая листком. – Что это такое, а?

– Не знаю, – пожала плечами Настя. – Покажи.

– Не знает! Не знает она, проклятая! О-о-о, за что мне эта кара небесная!

Митро забегал по комнате. Настя озадаченно следила за ним глазами. Через минуту потянула было к себе платье с кресла, но Митро заметил ее движение, одним прыжком оказался возле кровати, вырвал платье из рук сестры, швырнул его на пол и гаркнул так, что закачалась люстра:

– Отвечай – почему Сбежнев уехал?!

Настя приподняла брови. Вздохнув, спросила:

– Уехал, значит, все-таки?

Митро, не находя слов, закатил глаза. Помедлив, Настя снова потянулась за одеждой. На этот раз ей удалось даже накинуть платье на голову, но в тот же миг Митро сорвал его.

– Зачем ты это устроила? Отвечай, дурища, зачем?!

Настя резко встала. Оттолкнув брата, вырвала у него из рук свое платье, ушла с ним за ширму, и туда Митро бежать за ней не рискнул. Нерешительно постояв на месте, он набрал было воздуху для очередной гневной тирады, но, подумав, с шумом выпустил его. Сел в глубокое кресло у окна и, косясь в сторону ширмы, проворчал:

– И нечего глазами сверкать, дура и есть… Опять человеку жизнь испортила, бессовестная! Чуть свет из гостиницы смылся, будто не князь, а босота какая беспортошная…

– Ты откуда знаешь?

– Так он же меня разбудил! Вытащил из-под одеяла, кой-как посадил и ну объяснять, что не может уехать, ничего не объяснив, не хочет, мол, чтоб я о нем худое думал… А я в себя прийти со сна не могу, ничего не понимаю, только глазами хлопаю и говорю: «Как ваша милость сама разумеет…» Ну, понял он наконец, что от меня толку мало, сел к столу и давай писать… Передай, говорит, Настасье Яковлевне. Тут уж я опомнился, прыгнул к нему. Не уезжайте, говорю, Сергей Александрович, все бабы дуры, и Настька тоже, она пожалеет еще… Куда там! Улыбнулся – и за дверь! Не бежать же мне за ним босиком было!

– Где письмо? – из-за ширмы протянулась рука.

– На… – Митро, насупившись, сунул в руку измятый листок. Чуть погодя Настя взглянула через верх ширмы. Нахмурившись, спросила:

– Ты что, читал?

– Знамо дело. Он его, между прочим, не запечатал.

– А совесть у тебя есть?

– Про совесть молчала бы! – снова вскинулся Митро. – Ну, поглядела? Рада? Успокоилась, наконец? Избавилась? И что вы, бабы, за стервы за такие, одно от вас несчастье приличному человеку, право слово… Что вот ты теперь делать будешь, что?

Настя показалась из-за ширмы, аккуратно складывая письмо Сбежнева. Митро свирепо взглянул на сестру; увидев на ее лице улыбку, изумленно заморгал. Вздохнул, пожал плечами. Взявшись за голову, спросил:

– Ну что ты за наказание на мою голову, Настька, а? И почему у тебя все не как у людей? Князь – и тот негоден оказался. Одного подай – конокрада таборного… А стоит ли он тебя, поганец?!

Настя молча положила письмо Сбежнева на край постели. Села на ручку кресла, в котором сидел брат, взъерошила ладонью волосы Митро, погладила по плечу.

– Не ярись. Еще слава богу, что сейчас все решилось. А то могла бы и из-под венца сбежать.

– Могла бы, тебе не впервой! – буркнул Митро. – Ну, в Москву-то с нами возвращаешься? Или своего голодранца искать, хвост задравши, побежишь? Смотри, после этого на глаза мне не показывайся!

Настя молчала. Митро осторожно взглянул на нее снизу вверх. Сестра улыбалась, и он невольно улыбнулся в ответ.

– Ну… Хоть солистку новую на твое место не искать.

– Все равно бы никого лучше не нашел, – уверенно сказала Настя. Поднялась с кресла, взглянула на часы. – Ступай, Митро. Мне вещи уложить надо. Поезд в полдень, помнишь?

До утра Илья проходил по темному городу, избегая, однако, заходить в кабаки, понимая: на этот раз дело может закончиться недельным запоем. Рассвет застал его на белой каменистой дороге, ведущей в поселок. Сияющая краюшка солнца только-только выглянула из-за горизонта, облив его розовым светом и озарив снизу длинные полосы облаков. Глядя на поднимающийся над морем красный диск, Илья вдруг вспомнил о Маргитке, о том, как ушел вчера, оставив ее, рыдающую, на дороге, о том, как она с воем волочилась за его сапогом по пыли, беременная… Вот, не дай бог, опять выкинет… Этого только не хватало! Тоскливо выругавшись, Илья прибавил шагу.

Его тревога сразу возросла, когда он увидел настежь распахнутые ворота и дверь в дом. На дворе было пусто, не слышно даже привычных детских воплей. «Спят, что ли, еще?» – удивленно подумал Илья. Из-под крыльца вылез Цинкин щенок и, нарушив тишину, пронзительно затявкал. Илья пнул его сапогом и, не слушая обиженного поскуливания, взбежал по крыльцу.

На лавке у окна сидела Цинка – не по-детски сосредоточенная, насупленная, со следами высохших слез на скуластой мордашке. К ней, как воробьи, жались мальчишки. Илья растерянно огляделся, не понимая, что могло так перепугать детей. И увидел: за столом, уронив кое-как повязанную платком голову на смятую скатерть, сидела Дашка. Сначала ему показалось, что дочь спит, но, едва услышав скрип половиц, она резко вздернула голову, и Илья увидел ее мокрое от слез лицо.

– Дадо? – хриплым, чужим голосом спросила она. – Дадо, ты?

Илья бросился к ней, схватил за плечи:

– Что случилось, маленькая?

– Дадо… – Дашка вновь расплакалась, повалившись головой на стол. – Дадо, я, клянусь, ее не пускала… Но я не могла… Не могла я, боже мой!